Когда воют волки - Акилину Рибейру
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Предатель! Эй ты, предатель! Продался, Гнида!
Услышав это, Бруно струсил.
— Не думайте обо мне плохо, ребята! Каждый живет, как может. Я с вами, но нужно же голову иметь на плечах. Главный у вас Ребордао, не так ли? Где он?
Ребордао подошел к Бруно, и они начали длинный, разговор; сначала громко спорили, потом их голоса затихли.
В другом секторе, которым руководил Фонталва, Модешто Барнабе даже слова не удалось сказать, к нему сразу подбежали крестьяне, и Ловадеуш крикнул:
— Не смейте ничего трогать! А ты иди, скажи своему хозяину: поле нам нужно, мы тут лук посеем. Ну, пошел!
В первом секторе уже провели несколько борозд, а крестьяне все еще не показывались. Наконец седьмой кавалерийский взвод и Лесная охрана увидели, как беспорядочная толпа появилась на вершине, а затем стала сползать вниз по склону и метрах в пятидесяти от холма выстроилась в длинную цепь. Но почему толпа вдруг остановилась? Это второй сын Гниды крикнул, что наказание понесет каждый. Крестьяне снова зашумели. Одни предлагали дать машинам и плугам отойти подальше, устроить в горах засаду, кинуться на них и уничтожить, другие советовали поджечь кусты: хотя они довольно редкие, но все же огонь заставит войска отступить. А самые отчаянные призывали идти врукопашную против войск и чиновников. У многих оказалось оружие, кое у кого боевое.
В это время на окрестных вершинах показались новые группы, все они стекались к колонне. Шум и крики усиливались, слышался топот многих ног, неразборчивые голоса, где-то изо всех сил колотили в старый котел. Впереди твердым шагом шли Жоао Ребордао и Мануэл до Розарио. Пусть эти верные слуги государства увидят, сколько народу собралось на холмах и как храбро держатся крестьяне. Они никого не боятся, потому что чувствуют плечо друг друга. В лесу дубин, мотыг, вил и кос кое-где проглядывали ружья и самопалы. Отовсюду неслись угрожающие гневные крики: «Вперед! Вперед!» Горцы продолжали неумолимо двигаться, они осмелели, осознав свою силу, ведь их было больше тысячи. Что бы теперь ни случилось, они не повернут назад! Когда до войск осталось меньше ста шагов, Ребордао вышел из толпы и направился к кавалерийскому офицеру.
— Кто здесь главный? — спросил он.
Как раз в это время подоспел Штрейт. Он посмотрел на Ребордао с такой отвратительной усмешкой, что тот счел за лучшее не повторять вопроса.
Ребордао узнал в нем того самого инженера, который председательствовал на собрании в Буса-до-Рей, однако не подал вида. Высокий, красивый нахмуренный лоб Штрейта, казалось, напрашивался на пулю, И тогда Ребордао подумал, что стоило бы как следует осадить этого высокопоставленного чинушу:
— Что ж, значит, без руля и без ветрил?
— Да, сеньор, без руля и без ветрил. Зато есть пехота и кавалерия, которые дадут вам достойный отпор, если вы не будете вести себя как положено, — ответил Штрейт.
— А что это значит: как положено?
— Бросьте дерзить, если хотите, чтобы вам отвечали. Ну, что вам надо?
— Я хочу знать, кто здесь главный. Вы, ваше превосходительство?
— А зачем это вам?
— Ясно, так отвечать может только главный. Я не стану больше задавать вопросов.
Штрейт посмотрел сначала на Ребордао, потом на толпу, и на его лице отразилась жалость к этому нищему невежественному сброду.
— За то, что здесь происходит, персональной ответственности никто не несет, вернее, за это отвечает весь народ, все государство, в том числе и я. Что еще вас интересует?
— Я не об этом. Я бы хотел знать, кто здесь командует… кто руководит этим бесчинством?
— Вы хотите сказать, кто руководит работами? Предположим, я. Что вы на это скажете?
— Кое-что скажу. Но хватит болтать, дело вот в чем: от имени всех, кого вы здесь видите, то есть здешних горцев, я требую — уходите прочь. Зачем господам понадобилось копать нашу землю?
— Только этого вопроса мы и ждали, — с издевкой сказал Штрейт, обращаясь к офицеру, и поспешил встать ближе к нему. — Уходить? А вы больше ничего не хотите?
— Вы занимаетесь грабежом, господа… — продолжал Ребордао.
— Не говорите глупостей! Мы выполняем приказ.
— Нет, вы занимаетесь грабежом! — мрачно повторил Ребордао.
— Занимаемся грабежом? — разъяренно прошипел выведенный из себя Штрейт. — А дальше что?
— То, что мы не дадим себя ограбить.
— А еще?
— Мы здесь останемся…
— Посмотрим.
— Может, сегодня вы и победите, но, когда сосны прорастут, вам придется у каждой поставить по часовому, если хотите, чтобы они выросли…
— Я вас не понимаю.
— Не понимаете? А я не виноват, что у вас на это ума не хватает.
Штрейт, кажется, начал догадываться, что имеет дело с необычным горцем; Ребордао не производил впечатления невежды, в его глазах горел смелый и даже дерзкий огонек. Тогда Штрейт решил предпринять обходный маневр. К этому времени вокруг них уже собралось много народу. Внимание Штрейта привлек Мануэл до Розарио. Его седеющие волосы, солидный вид и накрахмаленная рубашка внушили инженеру доверие.
— Я лишь исполнитель, — заговорил Штрейт, глядя на него, — и сеньоры прекрасно знают об этом. Ко мне бесполезно обращаться, я бессилен что-либо изменить. Сеньорам следует обратиться к властям округа: к администратору, гражданскому губернатору и изложить им свои соображения. А со мной обсуждать это бесцельно, я всего лишь исполнитель. Я получил приказ и должен его выполнить, а если не выполню, меня уволят. Понятно? Мне не доставляет удовольствия идти против воли жителей, а тем более причинять кому бы то ни было зло. Я вас не знаю, живу отсюда очень далеко, и у меня нет никакой личной заинтересованности в этом деле. Теперь вы видите, что ошиблись и что я не могу удовлетворить вашу просьбу. Она обращена не по адресу. Почему бы вам не пойти к гражданскому губернатору?
Мануэл до Розарио сделал шаг вперед.
— Допустим, ваше превосходительство не может удовлетворить нашу просьбу, — сказал он. — Но вы можете убраться отсюда и сказать правительству, что вам не дали работать. Все крестьяне, как один, высыпали в горы, и, если б вы не ушли, началась бы драка. Вы меня понимаете, ваше превосходительство? Вы не можете выполнить нашу просьбу, но можете уйти туда, откуда явились, не начиная работ.
Быть может, эти слова, продиктованные более или менее справедливым и твердым желанием, нашли бы отклик в душе Штрейта, если бы не выражали решительности, которая задела его самолюбие. И не умея или не желая делать скидку на грубость горцев, он уже со злостью возразил:
— Вы сами
